В дебрях Магриба. Из романа «Франсуа и Мальвази» - Анри Коломон

По характеру рельефа Алжир распадается на гористую северную часть невысоких хребтов Телль-Атласа, среднюю – равнинное плато, то совершенно плоское, то волнистое и даже пересеченное отрогами южной части рельефа – высоких гор Сахарского Атласа, за которыми кончался Алжир, начиналась Сахара, подставлявшаяся одним из своих песчаных Эргов.

Обширное высокогорное плато, на которое вышел караван, носило характер степи-полупустыни с господством ковыля и травы-альфа, растущей густыми султанообразными пучками. Зеленеющие круглый год пространства альфы служат отличным пастбищем для караванов верблюдов, иногда кормя лошадей, хотя овцы ее обходят мимо. Особенно продолжительной и раньше положенного времени была остановка неподалеку от селения Махдия, как раз на таких полях из альфы, где трава достигала выше пояса. Водятся в этих зарослях неприглядная живность: ежи, дикобразы, ихневмоны, кролики, а близость стоячей воды наводила на представление о камышовом коте – в общем не стоило даже для интереса или забавы ради, прошмыгнуть травостой. Как и многие другие чувства, чувство охоты было атрофировано мерещащейся кругом опасностью, могущей встать прямо из зарослей. Омар Мейяд отдыхал спокойно сидя в седле и глядя вдаль, и ввысь, на белоголового сипа, парившего кругами над местностью.

Конские и верблюжьи силуэты мирно кормились под присмотром. Верблюдам нужно было дать наесться на недели. Люди за сегодня сильно устали от жаркого солнца и поэтому полегли все как один. Еще можно было ухватить и использовать оставшуюся часть дня, но тот от кого это могло зависеть, невольно поддался на свое приказание передохнуть и подкормить скотину, приведшее к полному привалу и большому откорму. В любом случае время тому что бы набить верблюжьи горбы, уделить обязательно нужно было, без лоснящихся холмиков в пустыню соваться было опасно, такие шутки по большей части кончались плохо.

Конское поголовье так же довольствовалось водой, на вид показавшейся солончаковой, поэтому к близлежащему селению не было никаких больше дел, как только послать туда разведчиков, справиться по своим интересам.

Следующие дни направление велось на юго-запад. Путь все чаще проходил по местностям, где все чаще встречались солончаки, иногда тянувшиеся на целые мили. Они виделись белыми, словно заснеженными вдали, расстилающиеся к самому горизонту фарфоровой гладью. Всегда кажущиеся сухими и разреженными, солончаки были очень легкопроходимыми.

Переливающийся кровавым оранжевый шар завис низко над землей впереди по ходу, совсем не слепя глаза. Караван подходил к огромному соленому шотту. В засушливую пору от этого бескрайнего озера, ныне казалось доходящего до самых отрогов начинающих подниматься гор – оставалась неглубокая, даже незаметная впадина, по которой можно было ехать днями, и ни за что не подумать, что это могло быть дном. Дождевая вода стекая в огромный бессточный резервуар Шотт-эш-Шерга создает водоем вновь, до того пока он опять не пересохнет.

Остановка у края шотта получилась сама собой, когда кони и верблюды, притянутые видом воды, с тюками и всадниками подходили на водопой, хотя кони не прельщенные солоноватым вкусом поднимали головы. Удивительные в этом отношении верблюды пили всякую воду, даже самую пересыщенную солью – безразлично. Способность верблюдов долгое время не есть и не пить – породило легенды о сказочной приспособленности этих животных к условиям жизни в пустыне. Однако это далеко от истины, если учесть что даже с запасом собственной воды в себе, обычный одногорбый африканский верблюд может оставаться четверо, самое большое пятеро суток. Если верблюд и может неделями оставаться без воды, то это лишь в тех случаях, когда находиться на хороших пастбищах, где трава дает требуемую влагу. Но найти себе прокорм в самом непригодном для этого месте и с самой подозрительной растительностью, как-то является верблюжья колючка, в этом верблюд мог бы поспорить даже с овцой, считающейся самой неприхотливой и неразборчивой.

Выстроившись вряд высокие темно-шерстные великаны мерно вкачивали в себя глоток за глотком, при свете заката и в повеявшей прохладе создавая некую гармонию успокоения.

*нашла коса на камень*

Омар Мейяд встал с пригорка, на котором восседал на коврике в полном одиночестве и отправился в раскинутый шатер искать желанного общения, и больше того. Легкая усталость делала тело страстным до любых удовольствий.

В шатре, только отогнув полог, он первым что заметил: наложницу, накрывавшую на ковер. Она была хороша, смела, не утомима – тысячи восхвалений заслужила эта сладкая косточка, но уже не могла доставить что-либо особенно нового, неизведанного, чего хотелось ему в наслаждениях подобного рода. Кушанья привлекли его больше, и он уже начал отпробывать одно за другим. Как вспомнил чего хотел еще.

Омар Мейяд приказал привести пленницу-итальянку и в приятном расположении духа, удобно поджав под себя ноги принялся ожидать появления Мальвази.

Она вошла в сопровождении стражника, приведшего ее из того же шатра, только другой половины, окружным путем, почему на ней и оказалась плотная вуаль. Желая держаться и далее на расстоянии холодного отчуждения в отношениях между ними она нарочно не поднимала вуаль и не проходила туда, где ей видом показывали что ждут.

– Что ты жеманнишся, присаживайся, ты у себя дома, – намекнул Омар Мейяд, подойдя к ней и подведя за руку к разложенным подушкам для возлежания на ковре.

Мальвази удалось усестся своевольно так чтобы оторваться от рук, создав расстояние, кое будет трудно преодолевать вновь, да она и не даст. Но Мальвази допустила оплошность – во время не подняла вуаль, чем дала зацепку для следующего находа.

– Еще раз повторяю: ты у себя дома, а дома… паранджу снимают. – вальяжно заговорил Омар Мейяд, касаясь пальцами краев вуали…

…Спохватившись она одернула вуаль вместе с пальцами в сторону, одновременно отстранившись, что бы близость рук и подушек не повлекли за собой известных последствий.

– Это не паранджа, а вуаль. И ее в отличие от паранджи можно не снимать!

– Ох, уж эти тонкости, которые играют такую большую роль для женщин. Раз мужчина хочет, – присаживался он ногой на стопку разделявших их подушек, протягивая руки над ней – то что бы снять паранджу …там, или вуаль.

– Осторожно лапами своими!! Больно же ведь!! – закричала Мальвази держась за прическу и вытаскивая острую шпильку. В порыве злости она сильно воткнула жало кончика прямо в палец. – Тебе так – понравиться?!

Одернув пораненную руку и зажав больное место, ошеломленный Омар Мейяд осел. Но по-настоящему поранено он себя чувствовал душевно от острых поразивших эмоций ненависти и действий.

В таком состоянии вместо влечения к ней он почувствовал отвержение. Задуманное насилие обессилело в нем, и спрося себя сможет ли он, чувствовал: что никак, с самой грязной нищенкой смог бы, и его сейчас потянуло найти утешение со своей наложницей, а с этой красивейшей европейской принцессой обрыв, как будто не женщина это.

Вместе со всеми этими чувствами, когда он смотрел, как она от него отсаживается, Омара Мейяда стало брать самолюбие, и то простое чувство отместки, обычно сопутствующее самолюбию, не позволившее прогнать ее просто так, не взяв чего-то своего.

– Я прошу прощения что сделал вам больно. Дайте мне вашу заколку я проткну себе руку насквозь – мрачно проговорил Омар Мейяд.

– Нет. Лучше продолжайте кушать.

Повинуясь, он взял две пиалы с разноцветным содержимым в рисе, и одну пиалу на пальцах, один из которых был поранен, что вообще-то ни о чем не говорило, протянул Мальвази. Та приняла, принявшись потихоньку есть.

За трапезой видя ее совсем другой, нежели чем ее довелось увидеть перед тем, Омару Мейяду подумалось что она чувствует себя виноватой перед ним, и желая разогреть эти чувства, он стал оказывать ей всяческие знаки внимания в отношении еды, и устно расспрашивая о неудобствах в пути. Постепенно разговор зашел о путешествии и желая вывести беседу на интересующую его тему, Омар Мейяд созерцательно глядя на Мальвази допустил следующее высказывание.

– Я везу вас как подарок султану, но честное слово я боюсь отдавать вас ему.

– Тогда предоставьте меня самой себе. Я вам, хорошо заплачу, – холодно выдала она ему. Ощущая как прежние чувства возвращаются, но сохраняя внешне то же невозмутимое выражение лица Омар Мейяд стараясь как можно теплей произнес:

– Обратному возврата нет – как отрезал.

– Почему же? Ведь я говорю о сотнях тысяч.

– У меня миллионы!.. И я вам… серьезно предлагаю… Становитесь моей. У султана сотни жен, сотни таких как вы. Вам первой не быть! У него в гареме даже белых целая стайка. А таких как вы смуглых – почти все. Европейка и не белая…